| К оглавлению... | |
|
|
З доклада Борисовского Ревкома видно, что поляки при оставлении Борисова учинили настоящий погром, усугубленный сильным пожаром, который уничтожил большую часть города. Не сгоревшая часть города также была разрушена. Не осталось ни одного уцелевшего окна, ни одной целой крыши. Совершенно ограблена и сожжена вся домашняя утварь, платье и обувь. Около 26.000 жителей превращены
|
В Бобруйском уезде поляками сожжено было около 2.000 дворов, при чем, уцелевший от пожара скот и мертвый инвентарь, а также все наиболее ценное имущество было вывезено. Убитых насчитывается 47 человек. В Уречье поляки сожгли все постройки. В Глусках поляками было сожжено 85 лавок, а также много домов и сараев, при чем, имущество и скот были вывезены. В тех случаях, когда имущество невозможно было вывезти, оно тут же на месте уничтожалось. Если почему-либо нельзя было увозить скот, то солдаты привязывали его проволокой к стойлам в сараях и хлевах, и таким образом скот погибал вместе с постройкой. Нередко в огне гибли и люди, ибо, кто не успевал заблаговременно убежать из поджигаемых домов и зданий и скрыться в укромное место, того уже польские солдаты не выпускали под угрозой расстрела. Таким образом, много лиц, опасавшихся выйти под перекрестным огнем польских солдат, было заживо сожжено. Поджоги, как указано, занимали видное место в польских погромах. Они производились совершенно открыто и организованно с применением различных технических приспособлений в виде зажигательных снарядов и т.п. Чаще же всего дома обливали керосином или обкладывали соломой и зажигали. Пожарную команду солдаты под угрозой расстрела не допускали к тушению пожара.
Необходимо отметить, что нееврейское население поляки обычно не трогали, имущества его не грабили и домов не поджигали.
Эпизод из времен польской оккупации.
Летом 1919 года в день Иом-Кипур'а появился эскадрон польских уланов, которые зашли в синагогу и начали издеваться над молящимися, особенно над стариками. Стариков в полном молитвенном облачении они выгнали из синагоги и заставили подметать улицы, а затем заставили плясать, при чем, отрезали у них бороды. Девушек и женщин погнали чистить картофель и жарить кур и гусей, награбленных у еврейского населения. Молодежь же всю погнали на принудительные работы таскать за пять верст сено для их лошадей. Такие издевательства над национальным и человеческим достоинством еврейского населения были обычным явлением при господстве польской шляхты.
(Краткая хроника).
Приводим выдержки из доклада тов. Миндлина, в заседании Минского Совета 10 янвяря 1919 г., о результатах обследования мест, пострадавших от набегов банд Балаховича.
Мозырь. Все без исключения еврейское население г. Мозыря, насчитывающее 11000 человек, подверглось повальному ограблению. Разграблены - белье, одежда, посуда, домашние вещи, коровы; забраны все инструменты у рабочих и ремесленников. Убито 32 человека, изнасиловано свыше 300 женщин, в том числе девочки от 12 до 15 лет, а также беременные и только что родившие женщины.
Ст. Птичь. Все еврейское население (200 человек) разграблено; забраны все инструменты, человеческих жертв не было, изнасиловано несколько женщин.
Дер. Житковичи. Еврейское население в деревне и на станции составляет 600 чел. Ограблено 400 человек, убито 4, изнасиловано 7 женщин.
Мест. Туров. Еврейское население до 4000 человек. Забрано все имущество. Убит 71 человек, в том числе жители окрестных деревень, часть из них убита балаховцами, а часть поляками в то время, когда евреи хотели спастись от балаховцев и скрыться за демарклинией. Изнасиловано 100 женщин. Разрушения значительнее, чем в Мозыре.
Мест. Петриков. Еврейское население в 2200 человек (христианского населения в два с половиной раза больше). Все еврейское имущество разграблено, много домов сожжено. Убито 45 человек, в том числе евреи из окрестных деревень. Изнасиловано до 100 женщин, из которых 10 заразились, 30 забеременели.
Мест. Копоткевичи. Из еврейского населения в 1600 человек большая часть ограблена. Местечко в 1915 году пострадало от пожара, в 1919-20 гг. было охвачено тифозной эпидемией. 60 семейств остались без родителей. В окрестных деревнях убито 44 человека. Изнасиловано 15 женщин.
Мест. Скрыгалово. Еврейское население в 800 чел. Все разграблено; значительное число домов сожжено, забрано 120 коров и все рабочие инструменты. Убито 15 чел.
Мест. Лельчицы. Еврейское население в 300 человек. Все разрушено.
Мест. Микашевичи. Еврейское население в 200 человек. Все разграблено.
Дер. Бубички, Касайск, Городятичи. Еврейское население в 100 человек. Почти все убиты. Большая часть убита окрестными крестьянами в то время, когда подходили балаховцы.
Колония Редьки. Еврейских домов 30. Все здания или сожжены, или разрушены. Разграблено все имущество: коровы, инвентарь, продукты и семена. Убитых 3.
Колония Черемишни. 8 еврейских домов, убитых 2.
Общая сводка. Ограблено 20550 человек. Убито свыше 300 человек. Изнасиловано свыше 500 женщин.
16-го июля 1921 г., в 12 час. дня появились бандиты в м. Ковчицы, где насчитывалось 150 еврейских семейств, занимающихся главным образом земледелием и отчасти ремеслами. К бандитам балаховцам присоединились крестьяне из ближайших сел, вооруженные топорами, лопатами, пилами, ножами, серпами и ломами; огнестрельного оружия у них не было. Собрав все население в квартиру Шаи Ренбурга, они начали их там зверски убивать, не щадя ни женщин, ни детей. Бандиты выводили пленников по одному во двор и там сразу убивали холодным оружием, вследствие чего запертые в доме совершенно не знали о происходящем во дворе. Погром носил самый зверский характер. У женщин распарывали животы, вырезывали груди, топорами разбивали спинные хребты, рассекали пополам, или отрезывали конечности. Некоторых девушек увели в лес, и они больше уже не вернулись. Погром продолжался 6 часов. И в результате оказалось 84 человека убитых. Раненых 80 чел. - в том числе 50 тяжело раненых, из которых несколько человек по доставлении в Бобруйскую больницу скончалось. Осталось много сирот.
23-го ноября 1920 г. в деревне Б. Городятичи Мозырьского уезда вспыхнул еврейский погром, организованный балаховцами при участии местных дезертиров. Бандиты оцепили деревню и никого не выпускали. Из 85 человек еврейского населения убито 72 человека, в том числе 55 трупов найдено обезглавленными. На сараях и стенах домов были найдены куски мяса и мозгов. По этому делу было Советской властью привлечено 70 человек, преданных суду военно-революционного трибунала. 20 человек было расстреляно, а остальные приговорены к заключению на различные сроки.
10-го июля 1921 года ночью в деревню Глубоковичи ворвалась небольшая группа бандитов, приступившая немедленно к грабежам и убийствам. Из всего населения в 27 человек было убито 24 человека. Бандиты действовали тупым оружием, отпиливали руки и ноги, выкалывали глаза. Вся группа погибших была похоронена в Бобруйске, где эта мрачная похоронная процессия привлекла внимание всего населения.
9 июля 1921 года стало известно, что банда в 100 человек приближается к местечку Копоткевичи. Подавляющее большинство еврейского населения оставило местечко и ушло по направлению к ст. Птичь, находящейся в 18 верстах от местечка Копоткевичи Часть же населения осталась, надеясь укрыться у местных крестьян или в поле во ржи. 10 июля на рассвете банда числом человек в 80, в том числе половина конных, ворвалась в местечко и немедленно приступила к резне еврейского населения Этот отряд был хорошо организован и представлял собою одну из банд Булака-Балаховича. Все они были сильно настроены против евреев и стремились, во что бы то ни стало, резать и убивать. Когда им предлагали деньги или ценные вещи, они отвечали: "Нам душа твоя нужна". Бандиты рассыпались по всему местечку, забирая евреев и вытаскивая их из укромных мест. Повидимому, кто-то следил за несчастными, когда они прятались, и затем указывал бандитам, где кто спрятан. Почти все были убиты сабельными ударами. Некоторые рассечены крестообразно. Многим предварительно отрезали отдельные части тела. У тринадцати лиц отрезаны половые органы. Некоторых пытали перед смертью, заставляя пить серную кислоту. В квартире Нохума Каплана была устроена бойня. В этот дом приводили схваченных евреев. Здесь их пытали и убивали. К моменту осмотра квартиры вся внутренняя дверь до половины была залита кровью. Также был пропитан кровью диван, на котором резали несчастных. На полу валялись книги, покрытые толстым слоем запекшейся крови. Вблизи валялся тяжелый эмалированный кувшин, служивший также орудием убийства. В углу образовалась целая лужа высохшей человеческой крови. В этих ужасных мучениях окончили свою жизнь в течение нескольких часов 120 человек, почти все ремесленники и рабочие.
В конце мая 1921 года мест. Любань подверглось нападению банды, которая зверски расправилась с населением. В течение короткого времени было убито свыше 100 человек мужчин и женщин. Имущество разграблено.
В заключение приведем еще два интересных документа: рассказ одной из пострадавших, Хаси Кветкиной, 40 лет, из деревни Терево, Мозырьского уезда, и характеристику белогвардейских погромщиков из союза "Спасения Родины".
9-го вечером мы узнали, что идет банда балаховцев. Получилась телеграмма о прибытии войск. В местечке решили, что надо остаться. Мой старший сын ушел с самообороной. Оставшиеся разошлись прятаться, кто куда. Мы пошли в рожь ночевать. Я пошла с женой М. Эренбурга. На рассвете нам сказали, что пришел Шлейма Гошиц с нашими войсками. Будучи уверены, что это действительно так, мы встали и ушли. По дороге мы услышали стрельбу и за нами стали гнаться. Нас поймали и поставили напротив квартиры Анцеля Гинзбурга. Оставив около нас постового, остальные бандиты пошли к квартире Гинзбурга. Выломав окно, несколько бандитов ворвалось в дом.
Там они убили жену А. Гинзбурга и одну соседку, третью ранили, а Анцеля Гинзбурга выбросили окрававленного на улицу. Его присоединили к нашей компании и избивали. Он им говорил: "я уже вам все отдал - золото, деньги, вещи; я не приверженец Троцкого". К этому времени к нам присоединили еще несколько человек. Нас, человек 15, погнали к Носону Каплану. По дороге нас избивали. Вогнали нас в квартиру. У дверей встал крестьянин с винтовкой в лаптях и свитке. Женщины уселись на кушетку. Скоро в квартиру согнали еще около 50 человек, большинство женщин. Были мужчины и дети. Мужчины уселись на полу. К квартире с'ехались все конные, около 25 человек. Лошадей привязали к забору, и все всадники вошли в дом. Всех женщин, наиболее молодых, вводили в отдельную комнату, где стояла кровать, и, укладывая всех поперек кровати, друг около друга, их изнасиловали. Женщины выходили после каждого изнасилования и усаживались, окровавленные, на кушетку. Всех женщин брали в комнату по 3 - 4 раза. Двух девушек растерзали и выбросили. Прибежал "пан-капитан", схватил большой кувшин и стал им избивать всех по голове. Кровь брызгала по сторонам. В особенности избивали Анцеля Гинзбурга. В комнате изнасиловали 15-летних девушек. Меня также 3 раза брали в комнату, но каждый раз я им указывала, что я им не интересна (Очевидно, из-за месячных очищений.), и меня отталкивали. После все разошлись, остались только двое нас охранять. А. Гинзбург нам сказал: "Ведь я еще совсем не молился". Тогда Броха-Гиша Эренбург, достав немного воды, дала ему. Он помыл руки и начал молиться. В этот момент вбежал бандит и, застав его молящимся, начал кричать: "Уже начал болтать! Нельзя болтать по еврейски". Гинзбург стал читать предсмертную молитву вслух для мужчин, а Броха-Гиша для женщин. Капитан, вбежав, спросил: "Кто там болтает"? - и стал избивать Гинзбурга. Последний уже лежал на полу, взял брошеный кувшин и приложил его к своим ранам, и кувшин наполнился кровью. Тогда один бандит схватил кувшин и стал им еще больше избивать Гинзбурга. Бандиты приносили водку в бутылках и, выпивая каждую из них, разбивали о головы евреев, приставляя их каждый раз к дверям комнаты. Откупоривая каждую бутылку, они сначала давали евреям пробовать... Стали выводить по два на улицу; раньше мужчин. С обеих сторон стали у дверей двое - один с шашкой, другой с дубинкой. И, выпуская их таким образом из квартиры, тут же убивали. Убитых выбрасывали на улицу. А. Гинзбурга и еще двух вывели на улицу и напоили их по полстакана серной кислоты. После достали нож из соломорезки и тупой стороной стали медленно резать шею Гинзбургу. Эту операцию бандиты сопровождали хохотом. После стали выводить женщин. Брохе-Гише стала искать воды, сказав; "Я отправляюсь на тот свет, надо руки вымыть". В этот момент один бандит схватил кувшин и ударил ее по голове. Она от испуга "упачкалась", стала вытираться, сказав: "Мое платье - ведь мой саван, в нем я буду похоронена, а саван должен быть чистым". Ее вывели и тут же убили шашкой. Ко мне подошел бандит и сказал: "Ты видишь, сколько посреди улицы лежит убитых, смотри, чтобы ты дала много золота". Я ответила: "Я дам много". В комнате осталось 5-8 человек. Меня с детьми и женой Эренбурга отправили ко мне домой. Я их завела в сарай, вынула драгоценности, деньги и отдала им. Им это было мало, и они стали требовать еще. Я им указала место, где были зарыты мои и моей сестры вещи. Они вырыли, но вещей не трогали, а просили 10.000 р. "николаевскими". Я им сказала, что больше у меня нет денег. Один из бандитов ответил: "Мы тебя сейчас в эту яму похороним", - а другой схватил мерку и ударил моего сына Михеля, 10 лет, по голове. Другой схватил топор, только что принесенный из моей квартиры, и ударил меня по голове. Я упала навзничь в яму. Тогда он начал избивать топором второго сына, Илью, 14 лет, который также упал на меня в яму. Михеля еще раз ударили, и он тоже упал на нас. Эренбург хотела убежать, но тут же ее ударили топором по голове. Череп разлетелся, и она упала на нас. Я лежала внизу. Зашумело в голове. Очнувшись, я увидела, что светло. Узнала своих детей, продвинула в сторону убитую Эренбург и вытащила детей. Один из них крикнул: "маменька", а второй, Михель, лежал, как убитый. Что делать? Воды нет. Своих ран я не чувствовала: я решила спасти своих детей. Все равно, пойду в дом. На улице - шум и крики. Я подошла к дверям. В моей квартире в то время ломали шкафы. Я тут же обратно в сарай, схватила Михеля и спряталась с ним в углу. Полежала минут 10. Вдруг слышу свистки. Это бандиты стали созывать друг друга и собираться. Я решила еще раз сходить в дом за водой. На этот раз бандитов уже в доме не было. Я застала своих двух племяниц ранеными. Напоив их, я сейчас же побежала с водой к своим детям. На улице крики еще все продолжались. В сарае я не застала старшего сына: он через какую-то дыру выполз в рожь. Я об этом не знала. На улице утихло. Через щель я увидела фельдшеров Дубицкого и Афанасьева. Я сейчас же к ним бросилась с просьбой оказать помощь моему ребенку. Насильно я их потащила к Михелю. Дубицкий сделал ему укол, и он сейчас же застонал. Они ушли. В это время я увидела Эстер Гинзбург. Она была одна и производила впечатление помешанной. Было жутко. Она меня поволокла к соседу на чердак. Я почувствовала боль в голове. Мы слезли, встретили 2 русских девушек, которые мне сообщили, что мальчик мой жив. Они имели в виду Элью. По дороге мы встретили раненую Гиту Гинзбург в груде трупов их семьи. Она умоляла проходивших мимо фельдшеров о помощи, но те, проходя, ответили, что помощь не нужна: они все равно отойдут. Тут подошла жена попа и подобрала раненого ребенка Э. Гинзбург; среди трупов и раненых я узнала своего Элью; начала просить попадью убрать Гиту Гинзбург и моего сына. Я пошла в ближайший еврейский дом, взяла подушки и простыню и мы их отнесли в сад. Попадья принесла клубники, напоила их. Все начали понемногу приходить в себя. В этот момент стало опять тревожно... Говорили, что бандиты опять идут. Крестьянки стали удирать к себе в дома. Я также хотела с ними, но они меня в дом не впускали: "Убьют нас вместе с вами", - ответили они. Одна русская девушка указала мне на свой огород и спрятала меня во ржи, принесла мне воды и хлеба и ушла. Опять открылась стрельба. Я лежу. Через несколько минут девушка эта вернулась (я ее не знаю) и сказала: "не бойся, голубка, лежи смело: то пришли наши солдаты". Я поднялась и поплелась искать своих детей. Пришла в сад к раненому сыну, затем в сарай к контуженому. Он стонал тихо. Пришла сестра милосердия из отряда Карпова с фельдшером Босковичем, стала нас перевязывать и забрала нас в больницу. Там мы переночевали. На следующий день приехали наши врачи.
Делопроизводитель (подпись)
Накануне прибытия балаховцев у меня в квартире поселилась сестра милосердия Аладьина (русская) и фельдшер Томашевский (поляк). Вся семья ушла из дома; я был в больнице. Борис Савинков прибыл в Мозырь в 8 час. вечера, через два часа после прибытия балаховцев, и остановился в моей квартире. Тут же разместились полковник и низший командный состав. В ту же ночь они начали искать в квартире спирт, нашли пузырек с грязным спиртом (после промывания шприцев) и выпили его; пил также и Савинков. Савинков приставал к сестре Аладьиной, что она еврейка, и говорил ей: "Сознайтесь, вы еврейка или русская"? Она ему показала свой крест, и тогда он поверил, что она православная. Савинков узнал по кабинету, что здесь живет врач, и стал допытываться у Аладьиной, где я, говоря: "он, наверное, коммунист и удрал". Он, повидимому, догадывался, что я в больнице, и сестра все боялась как бы балаховцы не отправились туда за мной. Аладьина сказала ему, что я беспартийный, и что утром я явлюсь домой. Утром в больницу пришел фельдшер Томашевский и сообщил, что у меня на квартире все обстоит благополучно, выпили только эфир и спирт. Вообще же в городе, - сказал Томашевский, - плохо - грабят все, при чем в грабеже принимает участие и Савинков, - ему приносят награбленное домой. Ночью солдаты приносили золотые вещи и показывали Савинкову. Некоторые, повидимому наиболее ценные, он оставлял у себя, а остальные отдавал солдатам. Савинков сказал одному солдату: "Ты же знаешь, что у меня нет носовых платков, почему не приносишь?". "Слушаюсь, господин министр", - ответил солдат и через полчаса принес дюжину шелковых платков (впоследствии оказалось, что платки эти забраны у врача Л.). Полковник сказал одному солдату: "Чего не приносишь мне сапог?" - "Слушаюсь, господин полковник", - ответил солдат, зашел в соседнюю комнату, взял из-под кровати желтые сапоги моего брата Л. и принес их полковнику. Фельдшер закончил свой рассказ следующим образом: "На основании всего этого я не гарантирую, что ваша квартира уцелеет и, вообще, это - форменная банда". Через час пришла Аладьина, рассказала обо всем происходившем у меня на квартире и изложенном выше, добавив, что за мной при и дут два офицера, которым Савинков приказал не трогать меня и доставить меня на квартиру под своей охраной. - "Вы не бойтесь, я клялась честью и крестом, что вы беспартийный, и вас не тронут, можете смело итти. Вы его только называйте: "господин министр". - Вошли два офицера и пригласили меня. Я пошел с ними. По дороге офицеры просили указать где можно достать спирт. Когда мы пришли на квартиру, офицеры доложили обо мне Савинкову. Он просил несколько подождать. Через 5 минут он меня пригласил в комнату сестры Аладьиной. Сестра представила меня. "Очень приятно", - сказал Савинков. Он был очень хорошо одет - в русской гимнастерке, в немецких брюках, без шапки и оружия. Он попросил сесть. Между нами призошел следующий разговор:
Савинков: Моя фамилия вам, вероятно известна. Я - Борис Савинков: состою в партии с.-р. с 1902 г.
Я: Господин министр, вы были при Керенском?
Савинков: Да.
Я: Тогда я ваше прошлое знаю.
Савинков (предложил мне папиросу): Я извиняюсь, доктор, что вашу квартиру загрязнили, внесли некоторый беспорядок. Может быть, солдаты какую-нибудь мелочь забрали, но трудно уследить - нет хозяина; напрасно вы ушли из дома. Вчера с дороги мои офицеры попросили водки, и мы выпили немного вашего спирта. Я извиняюсь, все будет компенсировано вином и коньяком. Идут наши обозы, они привезут много всего. Я извиняюсь, доктор: у вас на столе стояла коробка из под сигар, в ней были разные мелочи, я их не трогал, но коробку взял; когда буду уезжать - верну.
Я: Ничего особенного в квартире не случилось. Если мелочи пропали, то это ничего. Я сам был на войне и знаю, что это случается, но я рад тому, что книги целы. Это все научные книги, и их теперь достать невозможно. Это для меня большая ценность, и я очень прошу, чтобы книги были сохранены.
Савинков: Будьте спокойны, доктор, ни одна книга из вашего дома не будеть взята. Доктор, вы являетесь представителем еврейской общины. Есть у вас здесь раввин?
Я: Есть ли духовный раввин, не знаю, но представителем еврейской общины является общественный раввин; при Советской власти эта должность была упразднена. Наш общественный раввин лежит парализованный около 2-х лет.
Савинков: До моего сведения дошло, что произошли некоторые эксцессы, но мы тут абсолютно не при чем. Еврейская пресса обычно начинает сейчас же писать и раздувать. Когда мы вошли в Пинск, там были 32 жертвы на 20-тысячное население, а что об этом писала американская и английская пресса?
В это время в комнату вошел полковник. Савинков меня представил. Полковник сел. Я сразу узнал на нем сапоги брата. Савинков обратился к полковнику: "Сколько было жертв в Пинске?" - "32". - "А сколько там населения"? - "Двадцать тысяч". Савинков опять обратился ко мне:
- Видите, я не лгу. Мы даем всем свободу, без различия национальности и вероисповедания. У нас нет принудительного набора, наша армия состоит из добровольцев. Мы увеличиваем свои силы за счет красных, переходящих на нашу сторону. Каждый наш солдат идет с нами только до места своего жительства, а там мы его освобождаем. Наша армия растет, а Красная уменьшается, ибо переходит к нам; мы победим безусловно. К рождеству, не позже крещения, будем в Москве. Вы врач, но мы вас не мобилизуем; захотите у нас служить - пожалуйста. Передайте еврейскому населению, - ведь вы врач, вас все знают, - что если у них остались коммунисты, пусть их выдадут. Мы всех коммунистов не вешаем, идейных мы вешаем, а примазавшихся мы оставляем в покое. Что касается советских служащих, то мы их не трогаем. Если не выдадут коммунистов и таковые будут обнаружены, то будет жестокая расправа с укрывателями. Скажите, доктор, кто остался из коммунистов в Мозыре?
Я: Я членом партии не состою и не всех знаю; по дороге из больницы сюда я не видел ни одного коммуниста и поэтому ответить не могу.
Савинков: Ночью происходили недоразумения, эксцессы, неприятности, но будьте уверены, все население будет компенсировано, только, чтобы не было передано прессе. В конце концов делали это не наши, а перешедшие на нашу сторону красноармейцы; наши же совершенно не виноваты. Мы вошли в город озлобленные. Под Романовной большевики дали нам бой, и представьте себе, что шедший впереди комиссар (он был убит) оказался евреем. Понятно, что, вступая в город, наши начали мстить. Ведь во всем этом виноват прапорщик Цейтлин: он должен был в город войти первый со своим отрядом и охранять еврейские лавки; у него большой еврейский отряд в 800 человек; он струсил и опоздал; я его обогнал на автомобиле, и поэтому все так случилось.
Я: Большевики пять раз занимали Мозырь, и ни разу не было грабежей, благодаря тому, что комиссары удерживали своих солдат. (Савинков ничего не ответил).
Савинков: Меня, доктор, обвиняют в антисемитизме. Помилуйте, какой я антисемит, ведь я женат на еврейке! Теперь, доктор, нельзя ли раздобыть немного спирта, я совсем не пью, но для офицеров нужно, у нас производство идет.
Я: Большевики увезли весь спирт, так что я не обещаю, - спрошу.
Савинков: Будьте любезны, мы вам коньяком уплатим. Может быть, вы переедете сюда, тогда мы вам освободим одну-две комнаты здесь.
Я: Подумаю.
На этом разговор кончился. Мы попрощались. Савинков на прощанье просил заходить. На второй день в больницу пришла сестра Аладьина и сообщила, что сейчас придут офицеры за спиртом; при этом сестра рассказала, что офицеры спросили Савинкова: "Если не будет спирта, прикажите покончить с этим жидом?" Савинков крикнул: "Не смейте!" Скоро пришли офицеры; я им сказал, что спирта нет, дома у меня есть бутылочка с денатуратом, но взять его нельзя, ибо он отравлен ядом. Они его все-таки выпили. Через несколько дней Савинков созвал собрание евреев в гимназии; там была большая толпа евреев; я не вошел в гимназию и остался во дворе. Савинков вошел во двор, узнал меня и спросил меня, почему я не был на собрании. Я ответил, что был у больных. Он попросил зайти на квартиру. Я пришел. Тут, оказалось, был Балахович.
Савинков представил меня и предложил чай. Я поблагодарил и ушел. Перед от'ездом Савинков запер квартиру и передал ключ прислуге. Были забраны инструменты и кой-какие вещи. Книги были полностью сохранены. Савинков оставил также коробку из под сигар. (Из материалов о Мозырьском погроме).
Дальше: V. Кровавые итоги погромного периода.
|
|