 |
объедками, у люка стоял только один человек - тюремщик, который заковывал нас в начале плавания.
Он на минуту наклонился над люком, придерживаясь за его край, и бросил нам ключ на цепочке.
- Возьмите его, - закричал он по-голландски, - постарайтесь им воспользоваться! Да поможет бог тому, кто смел, и да поберет черт того, кто замешкается!
Сказав это, он ни на минуту не задержался, повернулся и исчез Сначала никто не понял, что это означало; ключ лежал на полу, люк остался открытым. Элзевир первый понял, в чем дело, и схватил ключ.
- Джон, - крикнул он мне по-английски, - корабль тонет, и они дают нам возможность спасти свою жизнь, а не утонуть, как крысы в западне!
* * *
С этими словами Элзевир вставил ключ в замок, скрепляющий нашу цепь, и он подошел так хорошо что через минуту вся наша партия была свободна. Цепь со звоном упала на пол, и от наших оков не осталось ничего, кроме браслета на левой руке. Конечно, и все остальные поспешили воспользоваться ключом, как только они поняли, в чем дело, но мы не стали их дожидаться и бросились к трапу.
Мы с Элзевиром как люди, привыкшие к морю, первыми выскочили из люка. Как прекрасен был крепкий свежий морской воздух после затхлой, пропитанной человеческими испарениями духоты в трюме!
На главной палубе было много воды, проникавшей сквозь щели в ее обшивке, но ничто не доказывало, что корабль тонет. Однако никого из команды не было видно. Мы не задержались там ни единой секунды, подбежали к трапу настолько быстро, насколько позволяла нам качка корабля, и вышли на верхнюю палубу.
Наступали сумерки зимнего дня, но света было еще достаточно, чтобы видеть все кругом себя. Первое, что я заметил, было полное отсутствие людей на палубе. Кроме нас, там не было ни одной живой души. Наше судно боролось против самого жестокого шторма, который мне когда-либо привелось видеть, волны швыряли его из стороны в сторону; мы пробрались к рубке на верхней палубе и там стали выяснять свое положение. Но прежде, чем мы добрались туда, я понял, почему нас выпустили на свободу и почему исчезла команда, потому что Элзевир указал мне на то место, куда несло ветром наш корабль, и закричал мне в ухо так, что я расслышал его слова, несмотря на рев бури: "Нас несет к подветренному берегу!"
От наших парусов ничего не оставалось, кроме жалких обрывков, и только уцелевший стаксель временами хлопал, как пушка, порываясь улететь вслед за ними. Хотя нос нашего корабля был направлен в сторону моря, мы двигались назад, и каждая волна несла нас кормой вперед, крутя и подбрасывая.
Элзевир указал в ту сторону, куда несло корабль, но там стоял" такой туман от дождя и взбиваемой ветром морской пены, что видеть можно было только на небольшом расстоянии.
И все же я увидел слишком много. В тумане, к которому нес нас ветер, видны были белые гребни волн, похожие на кружевную кайму, и в какую бы сторону я ни смотрел, везде была все та же белая кайма.
Только люди, хорошо знакомые с морем, могут понять, какое страшное значение имели слова Элзевира, произнесенные в таком месте!
* * *
За минуту до этого я был радостно возбужден свежим, соленым воздухом и надеждами на свободу, которые были чужды мне в течение такого долгого времени, но теперь все мечты мои были разбиты, и смерть, которая в молодом возрасте кажется такой далекой, приблизилась ко мне на 50 лет и подходила все ближе и ближе с каждой минутой.
"Мы у подветренного берега!" - крикнул Элзевир. Он все видел и знал, что означает эта кайма белой пены; он понимал, что через полчаса мы будем бороться с прибрежными бурунами. Какой круговорот ветра, волн, моря! Какой круговорот мыслей и самых диких предположений! Что это была за земля, к которой нес нас ветер? Был ли это утес, окруженный глубокими водами, о который добрый корабль разбивается в щепы с одного удара, и смерть наступает мгновенно? Или же это песчаная отмель, где волны бьют корабль долгие часы, пока не разобьют его на части, и тогда наступает конец?
Мы, очевидно, находились в бухте, потому что с трех сторон нас окружали буруны, терявшиеся во мгле. Наш корабль беспомощно метался между ними. Элзевир схватил меня за руку и крепко сжал ее, устремив свой взгляд влево. Я стал смотреть в том же направлении, и там, где один из выступов белой пены сливался с туманом, я заметил в воздухе какую-то темную тень и понял, что это высокий берег. Вдруг туман и брызги дождя на минуту рассеялись и мы увидели обрывистый склон, спускающийся к морю, похожий на длинную голову лежащего в воде аллигатора. Посмотрев друг другу в глаза, мы одновременно воскликнул": "Это Снаут!"
Через мгновение видение исчезло, но мы знали, что не ошиблись, в тумане перед нами был, действительно, Снаут. Мы находились в бухте Мунфлит! О, какой поток мыслей охватил меня, ошеломляя своей горечью и сладостью при мысли, что после всех этих лет тюрьмы и изгнания мы снова вернулись в Мунфлит!
Мы были так близко от всего, что мы любили, так близко, на расстоянии только одной мили взбаломученного моря, и в это же время так далеко, потому что нас разделяла смерть. Мы вернулись в Мунфлит только для того, чтобы там умереть.
Лицо Элзевира изменилось, когда он увидел родной берег, оно утратило выражение грусти и осветилось спокойной радостью.
Он приблизил губы к моему уху и сказал:
- Какая-то таинственная рука привела нас, наконец, домой, и я предпочитаю утонуть в бухте Мунфлит, чем продолжать жить в неволе, а утонуть нам придется в течение ближайшего часа. Но мы будем мужественны и станем бороться за свою жизнь.
Затем, как бы собираясь с силами, он произнес:
- Мы с тобой выдержали вместе немало бурь. Кто знает, может быть и эту нам удастся одолеть?!
Продолжение см. "Британский союзник" №39
ЧАРЛЬЗ СТЮАРТ, музкальный корреспондент лондонской газеты "Обсервер".
|
|
В своей последней, пятой симфонией си-бемоль, оп. 63, Эдмунд Раббра, достигший теперь 49-летнего возраста, показал себя большим мастером музыкальной формы. Его 4 более ранние симфонии, написанные между 1935 и 1941 годами, свидетельствуют не только о растущем полифоническом искусстве, но и о глубокой поэзии, которая является основным вкладом Раббра в современную английскую музыку.
|
Существует интересный рассказ о том, как зародилась 5-я симфония. Однажды в августе 1947 года Раббра стоял на Хай Уиком в Букингэмшире, дожидаясь автобуса, чтобы ехать к себе домой в поселок Спин в Чилгернских горах. Вдруг в его воображении возникли два такта модуляций для охотничьих рогов и тромбонов в сопровождении литавр. В тот же момент он как бы услышал эту музыку, которая звучала в его воображении во время его путешествия по горам и по изрытой колесами зеленой дороге до его жилья - двух коттеджей, построенных около 1800 года и соединенных в один.
Вместо того чтобы войти в дом, он взобрался на крутую гору позади него, к бревенчатой хижине, служившей ему рабочей комнатой. Здесь он записал эти два такта музыки для медных инструментов, которые нарисовало ему его музыкальное воображение. Потом он попробовал сыграть их на рояле. За ними последовали еще 4 такта печальной музыки для гобоя. Эти шесть тактов явились не только началом 5-й симфонии: в них заложены также тематические зародыши, из которых выросла вся симфония (см. пример № 1).
 |
* * *
Раббра сразу почувствовал, что в этих тактах кроются зародыши симфонии. В течение нескольких недель он не приступал к их разработке, предоставляя им расти в уме. Потом началась трудная работа. День за днем он проводил время в хижине наверху горы, прерывая свою работу только два раза в неделю для поездок в Оксфорд, где он читает лекции студентам музыкального факультета при Вустерском колледже, подготовляя их к получению ученых степеней. Подобно некоторым другим композиторам, Раббра не столько сочиняет музыку, сколько "открывает" ее. Обычно, когда он только начинает сочинять музыкальную фразу, продолжение ее раскрывается перед ним, как раскрывается ландшафт перед человеком, добравшимся до вершины горы.
Для второй части симфонии он хотел найти веселую мелодию, которая служила бы контрастом для задумчивой рассудительности первой и последней частей. Вот что он нашел (см. пример № 2).
 |
* * *
Эта мелодия вначале звучит как соло на французском рожке. Обратите внимание на характер повторяемых нот в пятом такте, напоминающий Чайковского. Очевидно, что эта мелодия может без конца повторяться. Раббра проводит ее через все тональности с одним уклонением в минорный тон, перевертывает ее "вверх ногами", усиливает и ослабляет, разрезает на части и забавляется игрой с этими частями.
Он делает все это с исключительной технической изобретательностью, причем музыка остается совершенно простой и доступной.
Это музыка, которая доставляет среднему, не искушенному в музыкальных тонкостях слушателю большое удовольствие с самого первого раза и, однако, в ней нет ничего вульгарного.
Последняя часть симфонии по существу представляет собой слияние двух частей. Задумчивое, красивое grave переходит в живое, веселое allegro vivo.
К концу мы слышим трубу, возвещающую начало мелодии, которая, по словам самого Раббра, "собирает и объединяет наиболее значительные тематические элементы предыдущих частей" (см. пример № 3).
 |
Композитору потребовался год, чтобы закончить черновик своей симфонии, и четыре месяца для ее оркестровки.
Успех пришел к нему поздно. Путь его был тяжел. Когда он был школьником, мать учила его играть на маленьком рояле в 5 октав, который стоял в комнате позади часовой мастерской его отца в Нортгэмптоне, в средней Англии.
Позднее он зарабатывал кое-что, играя Бетховена и Шопена покупателям в магазине своего дяди, торговавшего роялями.
* * *
Семья была бедная. С трудом удавалось сэкономить деньги для оплаты уроков мальчика у лучших местных учителей музыки.
В возрасте 14 лет он ушел из школы, чтобы зарабатывать себе на жизнь в должности конторщика на железной дороге. Каждое утро он вставал в 6 часов, чтобы в течение полутора часов заниматься теорией музыки, прежде чем итти на работу.
По ночам он практиковался в игре на фортепиано.
Вскоре он стал давать в городе концерты. В его программы входили произведения Дебюсси и Равеля, не оказавших почти никакого влияния на его собственные сочинения.
Он увлекался также Скрябиным, исполняя в концертах его сонаты, прелюдии и этюды. 10 лет спустя, когда он учился в Королевском музыкальном колледже, Раббра вновь проявил горячий интерес к русской музыке.
Вместе со своим товарищем по колледжу Константой Ламбертом он играл в 4 руки переложение произведения Стравинского "Весна священная" и других партитур, которые оказывали большое влияние на молодых английских музыканте того периода.
Служба в железнодорожной конторе в Нортгэмптоне становилась день ото дня все более скучной. Освобождение от нее пришло в 1919 году, когда Раббра получил стипендию и на год поступил в университет в Ридинге. Вторая стипендия помогла ему поступить в Королевский музыкальный колледж в Лондоне, где он, продолжая увлекаться новейшей русской и французской музыкой, погрузился в итальянскую и английскую полифонию XVI века.
По указанию своего преподавателя контрапункта, ныне умершего Р.О. Моррис, он практиковался в сочинении месс, мадригалов, фуг и других музыкальных форм. Все эти занятия и увлечения, несомненно, отразились на его собственных произведениях.
Первая его работа после окончания Королевского колледжа свела его с небольшой труппой актеров-певцов Лиги художественного обслуживания, которые разъезжали по отдельным селениям с репертуаром песен, танцев и одноактных пьес. Раббра писал музыку к их постановкам и сам исполнял ее на фортепиано. Ударные эффекты добавлялись кем-нибудь из свободных актеров.
* * *
С этого времени Раббра приобрел большой музыкальный опыт. Он преподавал музыку, писал бесчисленные обзоры музыкальных произведений и книг о музыке, организовал классическое камерное трио, в котором исполняет партию фортепиано.
Во время войны, в защитной форме с сержантскими нашивками он ездил с камерным музыкальным ансамблем по всем армейским лагерям Британии и во многие лагери в Германии.
Его назначение лектором по музыке Оксфордского университета после войны и присвоение ему ученой степени магистра искусств свидетельствовали о признании его высокой практической и теоретической квалификации.
Кроме пяти симфоний, Раббра создал много камерных произведений. Его послевоенная соната для виолончели с фортепиано и струнный квартет (арранжировка более раннего произведения) отличаются выдающимися достоинствами. Соната для виолончели и фортепиано, так же как "Три псалма" (1947 год) для голоса и фортепиано, замечательны партией для голоса, напоминающей, но не повторяющей Себастиана Баха.
Струнный квартет отличается более широким складом. В нем много теплоты и массивности и широкий размах, как бы подготовляющий к 5-й симфонии, которую Раббра начал писать менее года спустя.
Из его произведений для хора наиболее выдающимся является Missa Cantuariensis - музыка на слова английских церковных обрядов, написанная для хора Кентерберийского собора в 1945 году. В настоящее время он работает над музыкой для латинской мессы.
|
|
| ||||||||||||