 |
Переправившись из Англии в Голландию, Элзевир Блок, вожак шайки контрабандистов, и его приемный сын Джон Тренчард надеятся продать большой бриллиант - сокровище семьи Мохун, который им удалось разыскать. Торговец бриллиантами Криспин Алдобранд говорит им, что бриллиант никакой ценности не представляет. Рассердившись, Элзевир выбрасывает бриллиант через окно в сад Алдобранда. Джон, убежденный в том, что бриллиант имеет большую ценность, бежит в сад, но Алдобранд уже побывал там и взял бриллиант себе. Джон врывается к нему в дом, где слуги Алдобранда одолевают его и Элзевира и арестовывают их.
|
|
Воспоминания о том, что последовало, так тяжелы для меня, что я постараюсь изложить эту часть моей истории по возможности кратко. Нас ввергли в тюрьму, и в течение нескольких месяцев мы оставались там, в каменной, плохо освещенной камере и должны были довольствоваться постелью из грязной соломы. Сначала мы страдали от ударов, которые получили во время борьбы в доме Алдобранда. Прошло много времени, пока
|
Наконец, как-то утром пришел тюремщик и сказал, что в этот день мы должны будем предстать перед судом, чтобы ответить за наше преступление.
Когда нас повели в здание суда, мы, несмотря на тяжелые кандалы, натиравшие нам ноги, были рады вновь увидеть дневной свет и вдохнуть свежий воздух, хотя и сознавали, что путь этот может привести нас к смерти, так как тюремщик сказал, что нам по всей вероятности угрожает повешение.
В суде все кончилось очень скоро, потому что против нас говорили многие, а за нас - никто. Все говорили по-голландски, так что я ничего не понял, кроме того, что Элзевир объяснил мне потом.
Криспин Алдобранд в черной одежде и башмаках с пряжками и высокими каблуками, стоя у стола, рассказывал суду о том, как однажды в августе к нему пришли два английских матроса с преступными физиономиями под предлогом продать ему бриллиант, который оказался просто куском стекла, и как, осмотрев его помещение и в особенности подходы к нему, они затем ушли. Но в этот же день, или вернее в ту же ночь, когда он сидел в своей комнате и подбирал бриллианты для короны, заказанной его святейшеством римским императором, эти самые преступники англичане внезапно ворвались через окно и ставни, свирепо напали на него, вырвали у него из рук бриллиант и избили его так, что он едва остался жив. Но благодаря милосердию божьему и его собственной предусмотрительности окно было снабжено сигнализацией и во всем доме начался трезвон Таким образом были вызваны его верные слуги, которые после тяжелой борьбы одолели наконец, этих проклятых негодяев и передали их в руки правосудия, от которого Алдобранд ожидает справедливого решения.
* * *
После Алдобранда свидетелями выступили его слуги, рассказавшие о том, как они поймали нас на месте преступления, а что касается бриллианта, то они видели его в руках своего хозяина уже месяцев шесть.
Но Элзевир был возмущен их ложью и стал кричать, что они лгут и что бриллиант принадлежит нам, пока стоявший рядом с ним тюремщик, чтобы заставить его замолчать, не ударил его так, что рассек ему губу
Судебная процедура вскоре была закончена, и судья в красной мантии встал и приговорил нас к пожизненной каторге, подчеркивая милосердие голландского суда по отношению к иностранцам, так как если бы мы были голландцами, нас приговорили бы к повешению.
Потом нас увели из суда, причем мы едва шли из-за того, что ноги наши были закованы в кандалы, и у Элзевира весь рот был в крови.
Но когда мы проходили мимо Алдобранда, он поклонился мне и сказал по-английски - "Ваш покорный слуга, мистер Тренчард. Желаю вам всего хорошего, сэр Джон Тренчард из Мунфлита в Дорсете!"
Тюремщик на минуту задержался, услышав, что Алдобранд говорит с нами, хотя и не понял, что он сказан, так что я имел время ответить- "Добрый день, сэр Алдобранд, лгун, вор и мошенник! И пусть этот бриллиант принесет вам несчастье в этой жизни и проклятье в жизни будущей!"
Так мы простились с ним, с нашей свободой и всеми радостями жизни.
Нас сковали вместе с другими заключенными по шесть человек, кисти наших рук были прикованы к длинному железному пруту. Мы с Элзевиром оказались в разных партиях. Таким образом мы шли 10 дней до места, называемого Моэрдитк. Для меня это было очень тяжелое путешествие, потому что дело происходило в январе, на дорогах была глубокая грязь, а моя одежда плохо защищала меня от дождя и холода.
По обе стороны от нас ехали конные стражники с заряженными кремневыми ружьями, перекинутыми через седло, и с длинными кнутами в руках, которыми они подгоняли отстающих, хотя людям и так трудно было итти по грязи, в которой лошади- тонули по щиколотку.
За всю дорогу мне ни разу не удалось поговорить с Эйзевиром, да и вообще я ни с кем не говорил, потому что люди, с которыми я был скован, были скорее похожи на животных, чем на людей, и, кроме того, они говорили только по-голландски.
Когда мы добрались до Моэрдитка, нас заставили копать канавы и исполнять разные другие земляные работы. Вместе с нами работали, кажется, 500 человек, все они были приговорены к каторжным работам. Нас разделили на партии по 25 человек, но Элзевир назначен был в другую партию и работал в другом месте. Я видел его только изредка, когда наши партии встречались, и я мог тогда переброситься с ним несколькими словами.
Жизнь превратилась для меня в унылый круг, в котором месяц следовал за месяцем, год за годом, принося с собой все ту же бесполезную и беспросветную работу.
За все годы, которые я провел в Моэрдитке, произошел только один случай, о котором стоит рассказать.
Я пробыл там одну неделю, когда однажды утром с меня сняли кандалы и отвели в маленькую, стоявшую отдельно хижину, где находилось с полдюжины стражников и посередине стоял тяжелый деревянный стул со скрепами и зажимами На полу разложен был огонь, в воздухе носился запах горелого мяса.
* * *
Сердце мое сжалось, когда я увидел этот стул и огонь и почувствовал этот отвратительный запах, потому что я подумал, что эта комната пыток и что меня будут пытать. Они заставили меня сесть на стул, привязали к нему, потом один из них взял из огня кусок раскаленного железа и подержал на некотором расстоянии от своей руки, чтобы узнать, насколько он горяч. Я уже приготовился к предстоящим мне мукам, но увидав этот кусок железа, вздохнул с облегчением, потому что понял, что это только клеймо, а не орудие пытки.
Мне наложили клеймо на левую щеку, между носом и скулой, где оно было особенно заметно. Я спокойно выдержал боль, потому что приготовился к гораздо худшему, и не стал бы даже упоминать об этом здесь, если бы не особенность этого клейма. На нем была буква "М" - первая буква названия нашей тюрьмы Моэрдитк, которой клеймили всех работавших там заключенных, но для меня это была не просто буква, а привычный мне с детства знак Моху нов.
Подобно тому, как овцу метят клеймом ее владельца, и он может всегда предъявить на нее права, я был отмечен клеймом Мохунов и принадлежал им в жизни и смерти, где бы я ни находился.
После этого прошло три месяца. Клеймо зажило и хорошо затянулось, когда я встретил Элзевира. Проходя мимо него, здороваясь с ним, я заметил, что и у него на левой щеке был такой же знак.
Годы шли, и я из мальчика стал мужчиной, и мужчиной сильным, потому что хотя нас мало и плохо кормили, воздух в этой местности был чистый и здоровый. В Моэрдитке строили крепость и выбрали для нее здоровое место Постепенно были выкопаны рвы и построены укрепления, замок становился все выше и выше. Стройка приближалась к концу, в нашей работе здесь больше не нуждались. Ежедневно от нас уходили партии заключенных, только моя группа оставалась почти до конца, потому что мы исправляли водосточную трубу, которую размыло сильными дождями.
Шел десятый год нашего заключения, мне было уже 25 лет, когда однажды утром, вместо того, чтобы гнать нас на работу, тюремщики передали нас отряду конных солдат, по снаряжению которых я догадался, что мы уходим из Моэрдитка.
Перед нашим уходом к нам присоединилась другая партия, и как забилось мое сердце, когда я увидел в ее составе Элзевира!
Мы не виделись более двух лет, потому что я работал вне крепости, а он на постройке большой башни внутри. Я заметил, что волосы его побелели, а лицо стало печальней. Что же касается клейма на его щеке, я даже не заметил его, потому что мы все так привыкли к этому клейму, что человек без клейма показался бы нам странным, как человек с одним глазом.
Но хотя он и выглядел печально все же он нашел для меня добрую улыбку и ласковое слово, а во время нашего перехода, когда нас кормили, мы нашли возможность переброситься несколькими словами.
Но как могли мы радоваться, когда встреча наша была омрачена сознанием нашего несчастья - Элзевиру предстояло печально окончить свою жизнь в тюрьме, а мне - провести в ней все лучшие годы моей жизни.
* * *
Вскоре мы узнали, что нас ведут в Гаагу и оттуда в Швенинген для погрузки на корабль и отправки на остров Яву, где труд заключенных используется на сахарных плантациях.
Неужели это означало крушение всех моих надежд и мечтаний, неужели мне суждено было жить и умереть рабом на голландских плантациях? Надежда вновь увидеть Грэс, вернуться в Мунфлит умерла во мне уже давно, но неужели нужно было расстаться и с надеждой на свободу, на чистый воздух, и до конца жизни видеть только палящее солнце, гниющие болота и слышать над ухом щелканье бича надсмотрщика?
Но что могло спасти нас? За эти 10 лет я непрестанно думал об избавлении, искал его и не находил. Если бы мы были заперты в глубочайших подземельях, мы могли бы мечтать о побеге, но здесь, на открытом месте, скованные друг с другом, что могли мы сделать?
Эти горькие мысли наполняли мое сердце, когда я шел по трудно проходимым дорогам, прикованный за кисть руки к длинному железному пруту. Глядя на седые волосы и согнутую спину Элзевира, я вспоминал то время, когда на его голове едва проглядывала седина, а спина была так же пряма, как массивные колонны церкви в Мунфлите.
Что привело нас к такому положению? Я вспомнил июльский вечер много лет тому назад, полутемную беседку и нежный, серьезный голос, говоривший мне: "Будь осторожней с сокровищем, оно добыто недобрым путем и принесет с собой проклятье".
Да, во всем виноват был бриллиант! Он принес с собой проклятье в ту первую ночь, которую я провел в склепе Мохунов, и я проклял и этот камень, и Черную Бороду, и умерших Мохунов, и продолжал тащиться вперед, неся на лице их зловещее клеймо.
Мы вернулись в Гаагу и прошли по той самой улице где жил Алдобранд, его дом был заперт и доска с его именем снята с дверей, очевидно, он уехал куда-нибудь или умер. Таким образом, мы достигли гавани, и хотя я сознавал, что покидаю Европу и теряю все свои надежды, все же мне радостно было почувствовать запах моря и наполнить свои легкие свежим, соленым воздухом.
Корабль, на котором нам предстояло плыть, стоял в четверти мили от берега. Были приготовлены лодки, чтобы погрузить нас на него. На корабле нас поместили в трюме, где не было ни воздуха, ни света, и захлопнули за нами люки. Нас было 30 человек, и мы обречены быта находиться в этом грязном свинарнике в течение 6 месяцев или еще дольше.
Когда открывали люки, к нам проникало достаточно света, чтобы мы могли увидеть, что это было за помещение - грязное, вонючее, без всякой мебели, кроме грубых досок и балок. Здесь нам сменили оковы, отбросили железный прут и вместо этого надели нам на кисть одной руки тугие железные браслеты, прикрепленные к одной общей цепи.
* * *
Мы плыли около недели, мне кажется; трудно было определять время - и не было ни часов, ни солнца, ни звезд Погода стала сильно ухудшаться. Корабль бросало из стороны в сторону, и это еще осложняло наше положение, потому что нам не за что было держаться, и мы принуждены были все время лежать на невероятно грязном полу, чтобы не биться о стены трюма.
Шторм усиливался, море свирепствовало, и сквозь соединения люка уже начинала пробиваться вода
- Я знавал случаи, когда корабли получше этого тонули при менее сильном шторме, - сказал мне Элзевир, - и если здешние стены не выдержат, то на явайских плантациях будет на 30 рабов меньше.
Время для нас определялось только открытием люка по два раза в день для подачи нам пищи, но и эти "часы" работали неточно, потому что перерывы бывали иногда такие длинные, что мы теряли всякое терпение. Как раз в этот день мы ждали так долго, что я мечтал даже о тех жалких объедках, которыми нас обычно кормили.
|
|
Поэтому мы очень обрадовались, когда люк, наконец, открылся и к нам проникли брызги соленой воды и слабый, тусклый свет. Но вместо охраны с мушкетами, фонарями и баками с
| |
|
|
| ||||||||||||